«Не с теми я», «Мне голос был» — два стихотворения с разницей в пять лет, которые словно перетекают друг в друга. 1917–1922. За эти пять лет случилось многое: закончилась Первая Мировая война, свершились две революции, а за ними — голод, разруха.

«Опять, кажется, назрела резня, — писала Ахматова в августе 1917 года. — Завели обычай ежемесячно поливать мостовую кровью сограждан».

Не выходили журналы, не было новых книг. И огромные дыры в общении: уезжали друзья.

В марте 1922-го уехал Артур Лурье, композитор, один из деятелей русского музыкального футуризма, комиссар музыкального отдела Наркомпроса.

«Мы пребываем в безысходности, безмузыкальности, в духовно опустошённом пространстве. Мы лишь участвуем в тлении углей, оставшихся от испепелённой русской культуры», — писал он перед отъездом.

Пятью годами ранее в Англию уехал друг Ахматовой, поэт и художник Борис Анреп. Это Анреп подарил ей деревянный престольный крест, подобранный им в полуразрушенной церкви в Галиции, где он был во время войны:

«Чтоб уберечь её от мук и чар распятья», — писал он в стихах. В ту минуту она сказала ему: «Кресты не дарят — кресты передают».

В феврале 1917-го они вдвоём были на премьере «Маскарада» в постановке Всеволода Мейерхольда в Александринском театре, вместе пережив ощущение обречённости существующего строя, такое важное в концепции спектакля. А осенью того же года Анреп уехал в Англию, оставив, как он говорил, этот религиозный и политический бред «в поисках покойной английской цивилизации разума».

«Ты отступник — за остров зеленый

Отдал, отдал родную страну». — Это Ахматова. Вслед ему.

Анреп выбрал путь художника, чтобы возродить утраченный жанр искусства — мозаику. Ту, что пережила свой расцвет в эпоху Рима и осталась после крушения империи свидетельством образа жизни римлян. Он свято верил, что именно этот жанр — монументальный, не подверженный разрушению времени — расскажет о жизни людей ХХ века. И спустя десятилетия в результате огромной работы достиг серьёзных успехов в осуществлении своего замысла: его работы были в храмах и общественных зданиях Великобритании и Ирландии. И мозаичный напольный портрет Анны Ахматовой — «Сострадание» в цикле «Современные добродетели» — с 1952 года будет украшать вестибюль Лондонской Национальной галереи.

А что Ахматова? Почему осталась вопреки предложению «отмыть от её рук кровь, вынуть из её сердца чёрный стыд»? Почему не оставила свой край, «глухой и грешный»? — Но это был её крест. Её предназначение. Миссия поэта.

После революции издала ещё три сборника. Последний назывался «Anno domini MCMХХI» — «В Лето господне 1921». В тот год был расстрелян Николай Гумилёв, её первый муж, по обвинению в заговоре против советской власти. К репрессиям, кажется, она была готова. Может быть, не предполагала, что это произойдёт так быстро и так близко коснётся её. Хотя ещё в 1917-м на вопрос Анрепа: «Что же будет?» — ответила: «Будет то же, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже».

Гумилёва и его товарищей расстреляли тайно. И могилы их были неизвестны. Тайное погребение и неуважение к памяти умерших — для Ахматовой было знаком варварства, наступившего в её стране. Тем не менее она осталась здесь, в России, «со своим народом/ Там, где мой народ, к несчастью, был». Трижды был арестован сын. В 1938-м погиб в лагере Осип Мандельштам. И его могила тоже неизвестна. Тайные погребения и безымянные могилы были для Ахматовой преступлением против вечных нравственных законов.

Всё происходящее в её стране — это симптомы разрыва исторического времени и потери тех ценностей, без которых культура теряет свою этическую составляющую. Она напишет «Реквием» как молитву — в память о безвинно погибших своих современниках. Это была её миссия — свидетельствовать. Помнить. Рассказать. А ещё через сорок лет она напишет в стихотворении «Родная земля»:

...Но ложимся в неё и становимся ею,

Оттого и зовём так свободно — своею.

НИНА ПОПОВА